Неточные совпадения
— Здравствуйте, Алена Ивановна, — начал он как можно развязнее, но голос не послушался его, прервался и задрожал, — я вам… вещь принес… да вот лучше пойдемте сюда…
к свету… — И, бросив ее, он прямо, без приглашения, прошел в комнату. Старуха
побежала за ним; язык ее развязался...
Дома Версилова не оказалось, и ушел он действительно чем
свет. «Конечно —
к маме», — стоял я упорно на своем. Няньку, довольно глупую бабу, я не расспрашивал, а кроме нее, в квартире никого не было. Я
побежал к маме и, признаюсь, в таком беспокойстве, что на полдороге схватил извозчика. У мамы его со вчерашнего вечера не было. С мамой были лишь Татьяна Павловна и Лиза. Лиза, только что я вошел, стала собираться уходить.
Князь проснулся примерно через час по ее уходе. Я услышал через стену его стон и тотчас
побежал к нему; застал же его сидящим на кровати, в халате, но до того испуганного уединением,
светом одинокой лампы и чужой комнатой, что, когда я вошел, он вздрогнул, привскочил и закричал. Я бросился
к нему, и когда он разглядел, что это я, то со слезами радости начал меня обнимать.
Григорий же лепетал тихо и бессвязно: «Убил… отца убил… чего кричишь, дура…
беги, зови…» Но Марфа Игнатьевна не унималась и все кричала и вдруг, завидев, что у барина отворено окно и в окне
свет,
побежала к нему и начала звать Федора Павловича.
Я не могу прикасаться
к чистому, не оскверняя;
беги меня, дитя мое, я гадкая женщина, — не думай о
свете!
—
Бегите к попу! скажите, чтоб завтра чуть
свет молебен об вёдре отслужил, да и об Федоте кстати помолился бы. А Архипке-ротозею прикажите, чтоб всю барщину в церковь согнал.
Он быстро вскочил, оделся и по росистым дорожкам сада
побежал к старой мельнице. Вода журчала, как вчера, и так же шептались кусты черемухи, только вчера было темно, а теперь стояло яркое солнечное утро. И никогда еще он не «чувствовал»
света так ясно. Казалось, вместе с душистою сыростью, с ощущением утренней свежести в него проникли эти смеющиеся лучи веселого дня, щекотавшие его нервы.
Между прочим, она успела рассказать, что отец ее сегодня, еще чем
свет,
побежал к «покойнику», как называл он генерала, узнать, не помер ли он за ночь, и что слышно, говорят, наверно, скоро помрет.
От этого, понятно, зáмок казался еще страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные
светом и громкими голосами птиц, мы подходили
к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, — так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы
бежали без оглядки, а за нами долго еще стояли стук, и топот, и гоготанье.
Кожемякин задремал, и тотчас им овладели кошмарные видения: в комнату вошла Палага, оборванная и полуголая, с растрёпанными волосами, она на цыпочках подкралась
к нему, погрозила пальцем и, многообещающе сказав: «подожди до
света, верно говорю — до
света!» перешагнула через него и уплыла в окно; потом его перебросило в поле, он лежал там грудью на земле, что-то острое кололо грудь, а по холмам, в сумраке,
к нему прыгала, хромая на левую переднюю ногу, чёрная лошадь, прыгала, всё приближаясь, он же, слыша её болезненное и злое ржание, дёргался, хотел встать,
бежать и — не мог, прикреплённый
к земле острым колом, пронизавшим тело его насквозь.
Лавочник, человек пухлый и равнодушный ко всему на
свете, как все загородные мелочные торговцы, крякнул и зевнул ей вслед, а Шубин обратился
к Берсеневу со словами: «Это… это, вот видишь… тут есть у меня знакомое семейство… так это у них… ты не подумай…» — и, не докончив речи,
побежал за уходившею девушкой.
Она
побежала в свою комнату молиться и просить
света разума свыше, бросилась на колени перед образом Смоленской божьей матери, некогда чудным знамением озарившей и указавшей ей путь жизни; она молилась долго, плакала горючими слезами и мало-помалу почувствовала какое-то облегчение, какую-то силу, способность
к решимости, хотя не знала еще, на что она решится, это чувство было уже отрадно ей.
Ax!.. я едва дышу… он всё
бежал за мною,
Что если бы он сорвал маску… нет,
Он не узнал меня… да и какой судьбою
Подозревать, что женщина, которой
светДивится с завистью, в пылу самозабвенья
К нему на шею кинется, моля
Дать ей два сладкие мгновенья,
Не требуя любви, — но только сожаленья,
И дерзко скажет — я твоя!..
Он этой тайны вечно не узнает…
Пускай… я не хочу… но он желает
На память у меня какой-нибудь предмет,
Кольцо… что делать… риск ужасный!
— Не миновать. Человек слаб, женщина сильна, случай всесилен, примириться с бесцветною жизнью трудно, вполне себя позабыть невозможно… А тут красота и участие, тут теплота и
свет, — где же противиться? И
побежишь, как ребенок
к няньке. Ну, а потом, конечно, холод, и мрак, и пустота… как следует.
А море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь; на скалу,
к ногам Туба, всплескивают волны, зеленые в белом, играют, бьются о камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся — волны рады, смеются,
бегут назад от камней, будто бы испугались, и снова бросаются на скалу; солнечный луч уходит глубоко в воду, образуя воронку яркого
света, ласково пронзая груди волн, — спит сладким сном душа, не думая ни о чем, ничего не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что видит, в ней тоже ходят неслышно светлые волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
Но не успел кончить — озарилась
светом вся ночь, и все яблони в саду наперечет, и все цветы на клумбах, и все мужики, и телеги во дворе, и лошади. Взглянули: с той стороны, за ребром крыши и трубою, дохнулся
к почерневшему небу красный клуб дыма, пал на землю, колыхнулся выше — уже искорки
побежали.
День был холодный, пестрый, по синему, вымороженному зимою небу быстро плыли облака, пятна
света и теней купались в ручьях и лужах, то ослепляя глаза ярким блеском, то лаская взгляд бархатной мягкостью. Нарядно одетые девицы павами плыли вниз по улице,
к Волге, шагали через лужи, поднимая подолы юбок и показывая чугунные башмаки.
Бежали мальчишки с длинными удилищами на плечах, шли солидные мужики, искоса оглядывая группу у нашей лавки, молча приподнимая картузы и войлочные шляпы.
В самой отдаленной и даже темной комнате, предназначенной собственно для хранения гардероба старухи, Юлия со слезами рассказала хозяйке все свое горькое житье-бытье с супругом, который, по ее словам, был ни более ни менее, как пьяный разбойник, который, конечно, на днях убьет ее, и что она, только не желая огорчить папеньку, скрывала все это от него и от всех; но что теперь уже более не в состоянии, — и готова
бежать хоть на край
света и даже ехать
к папеньке, но только не знает, как это сделать, потому что у ней нет ни копейки денег: мерзавец-муж обобрал у ней все ее состояние и промотал, и теперь у ней только брильянтовые серьги, фермуар и брошки, которые готова она кому-нибудь заложить, чтоб только уехать
к отцу.
Свет луны померк, и уже вся деревня была охвачена красным, дрожащим
светом; по земле ходили черные тени, пахло гарью; и те, которые
бежали снизу, все запыхались, не могли говорить от дрожи, толкались, падали и, с непривычки
к яркому
свету, плохо видели и не узнавали друг друга. Было страшно. Особенно было страшно то, что над огнем, в дыму, летали голуби и в трактире, где еще не знали о пожаре, продолжали петь и играть на гармонике как ни в чем не бывало.
Я
побежал к Пасынкову. Он лежал неподвижно. При
свете начинавшегося дня он уж казался мертвецом. Он узнал меня.
Когда блеснул
свет из окна, он показался так далек и недоступен, что офицеру захотелось
побежать к нему. Впервые он нашел изъян в своей храбрости и мелькнуло что-то вроде легкого чувства уважения
к отцу, который так свободно и легко обращался с темнотой. Но и страх и уважение исчезли, как только попал он в освещенные керосином комнаты, и было только досадно на отца, который не слушается голоса благоразумия и из старческого упрямства отказывается от казаков.
Это была бабушка, ослепшая от слез после
побега моего отца из аула. Бабушка протянула ко мне слабые старческие руки и стала водить пальцами по моему лицу, ощупывая каждую черту. Ее лицо, вначале бесстрастно-внимательное, какими бывают лица слепых, вдруг озарилось
светом, счастливой улыбкой. Из незрячих глаз полились слезы. Она обхватила руками мою голову и, прижав ее
к своей иссохшей груди, восклицала, подняв угасший взгляд
к небу...
Котенок удивленно поглядел на дядю, на кресла, с недоумением понюхал мышеловку, потом, испугавшись, вероятно, яркого лампового
света и внимания, на него направленного, рванулся и в ужасе
побежал к двери.
Катя
побежала за свечкой. Токарев остановился у стола. Ветер выл на дворе. В черном окне отражался
свет лампы. На газетном листе желтел сушившийся хмель. Прусак пробежал по столу, достиг газетного листа, задумчиво пошевелил усиками и
побежал вдоль листа
к стене.
Объездчик закурил трубку и на мгновение осветил свои большие усы и острый, строгого, солидного вида нос. Мелкие круги
света прыгнули от его рук
к картузу,
побежали через седло по лошадиной спине и исчезли в гриве около ушей.
Поутру в сад я пошел. Обрезываю с яблони сухие сучья у самого абдулинского забора. Слышу, Митькин голос!.. Припал ухом
к забору — и ее голос!.. Говорят не по-русски!.. Из моего-то сада калитка тогда была в абдулинский сад — я туда.
Свету не взвидел… Митька с немкой обнявшись сидят, плачут да целуются!.. Увидавши меня,
бежать шельма, — знает кошка, чье мясо съела… А Митька в ноги… «Батюшка, говорит, мы ведь повенчаны!!»
В виду их под гору
бежали Андрюша и семнадцатилетний сын царевича, Каракача: один — тип европейской красоты, с печатью отеческой любви творца
к своему творению на всей его наружности, другой — узкоглазый, смуглый, с высунутыми скулами, зверообразный, как будто выполз на
свет из смрадной тины тропиков вместе с гадами их, с которыми смешал свою человеческую породу.
Панический ужас объял горбуна, и вполне убежденный, что он имеет дело с выходцем с того
света, борьба с которым была бы бессполезна, он опрометью пустился
бежать по направлению
к сторожке.
Ты будешь в тумане сладостно грезить до самого утра, а утром чуть
свет я сама приду за тобою
к дверям Милия, ты передашь мне золото и я
побегу выкупить из неволи Фалалея, а ты пойдешь
к морю, погрузишься вся в его волны, и, освеженная, придешь домой, встретишься с мужем и любовные мечты прошлой ночи станут для вас действительностью.